-Гетман; "вождь Украйны", "малороссийский владыка". "Он стар, он удручен годами, войной, заботой и трудами"; "труды и годы угасили в нем прежний деятельный жар", "твердили юноши". По словам Марии, "он прекрасен: в его глазах блестит любовь, в его речах такая нега, его усы белее снега", он носит "власти знак". Для Марии его "кудрявые седины, его глубокие морщины, его блестящий впалый взор, его лукавый разговор" "всего дороже". "Своими чудными очами ее старик заворожил". "В нем мрачный дух не знал покоя", "чувства в нем кипят"; "не дремлет его коварная душа". "Думы в ней, плоды подавленных страстей, лежат погружены глубоко". "Немногим, может быть, известно, что дух его неукротим, что рад и честно и бесчестно вредить он недругам своим; что ни единой он обиды с тех пор, как жив не забывал, что далеко преступны виды старик надменный простирал; что он не ведает святыни, что он не помнит благостыни, что он не любит ничего, что кровь готов он лить как воду, что презирает он свободу, что нет отчизны для него". - "Мария, верь: тебя люблю я больше славы, больше власти", - говорит Мазепа Марии, но ее любовь ему тяжка: "Ах, вижу я: кому судьбою волненья жизни суждены, тот стой один перед грозою, не призывай к себе жены: в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань. Забылся я неосторожно - теперь плачу безумства дань". В нем "любовник Гетману уступит". - "Давно горю стесненной злобой, - признается М. перед Полтавской битвой Орлику, - отмстить себе я клятву дал; носил ее - как мать во чреве младенца носит". "Петру я послан в наказанье; я терн в листах его венца. Он дал бы грады родовые и жизни лучшие часы, чтоб снова, как во дни былые, держать Мазепу за усы". "Издавна умысел ужасный взлелеял тайно злой старик в душе своей", но оставался долго "послушным подданным Петра". Когда "вокруг Мазепы раздавался мятежный крик: пора, пора! - храня суровость обычайну, спокойно ведал он Украйну, молве, казалось, не внимал, и равнодушно пировал". ("Старость ходит осторожно и подозрительно глядит: чего нельзя и что возможно еще не вдруг она решит"). - "И знает Бог и видит свет, - к царю возносит глас покорный" Мазепа - "он, бедный Гетман, двадцать лет царю служил душою верной". "Твердее в умысле своем", он "козни продолжает": "думой думу развевая, верней готовит он удар". Кочубею (с которым "в оны дни, как солью, хлебом и елеем делились чувствами они") "Гетман скрытный души мятежной, ненасытной отчасти бездну раскрывал и о грядущих измененьях, переговорах, возмущеньях в речах неясных намекал". - "Давно замыслили мы дело, - открывается Мазепа Марии, - благое время нам приспело; борьбы великой близок час. Без милой вольности и славы склоняли долго мы главы под покровительством Варшавы, под самовластием Москвы. Но независимой державой Украйне быть уже пора - и знамя вольности кровавой я подымаю на Петра". - "В нем не слабеет воля злая, неутомим преступный жар", но, "чтоб обмануть верней глаза враждебного сомненья, он, окружась толпой врачей, на ложе мнимого мученья стоная, молит исцеленья". "Уже готов он скоро бренный мир оставить; святой обряд он хочет править, он архипастыря зовет к одру сомнительной кончины, и на коварные седины елей таинственный течет". "Но чем Мазепа злей, чем сердце в нем хитрей и лживей, тем с виду он неосторожней и в обхождении простей". "Как он умеет самовластно сердца привлечь и разгадать, умами править безопасно, чужие тайны разрешать! С какой доверчивостью лживой, как добродушно на пирах со старцами старик болтливый жалеет он о прошлых днях, свободу славит с своевольным, поносит власти с недовольным, с ожесточенным слезы льет, с глупцом разумну речь ведет!" "И день настал": "теперь он мощный враг Петра". "Он перешел, он изменил, к ногам он Карлу положил бунчук покорный". "Теперь он, бодрый, пред полками сверкает гордыми очами и саблей машет - и к Десне проворно мчится на коне. Он "прям, и здрав, и молод стал".
Критика: "М. не может считаться героем "Полтавы". "Герой, какого бы ни было поэтического произведения, если оно только не в комическом духе, должен возбуждать к себе сильное участие со стороны читателя. Если б этот герой был даже злодей - и тогда он должен действовать на читателя силой своей воли, грандиозностью своего мрачного духа. Но в Мазепе мы видим одну низость интригана, состаревшегося в кознях. Чувствуя это, Пушкин хотел дать прочное основание своей поэме и действиям Мазепы в чувстве мщения, которым поклялся Мазепа Петру за личную обиду со стороны последнего. Мы узнаем это из разговора Мазепы с Орликом накануне Полтавской битвы: "Нет, поздно. Русскому царю со мной мириться невозможно" и т. д.
"Нет нужды говорить о художественном достоинстве этого рассказа: в нем виден великий мастер. Все в нем дышит нравами тех времен, все верно истории. Но хотя этот рассказ и основан на историческом предании, он тем не менее нисколько не поясняет характера Мазепы, не дает единства действию поэмы. Можно основать поэму на пафосе дикого, бесщадного мщения; но это мщение в таком случае должно быть рычагом всех действий лица, должно быть целью самому себе. Такое мщение не разбирает средств, не боится препятствия и не колеблется от страха неудачи. Но Мазепа был очень расчетлив для такого мщения; если б он знал, что его измена не удастся, - мало того, если б он накануне Полтавской битвы, предвидя ее развязку, мог еще раз обмануть Петра и разыграть роль невинного - он перешел бы на сторону Петра. Нет, на измену подвигла его надежда успеха, надежда получить из рук шведского короля хотя и вассальскую, хотя только с призраком самобытности, однако все же корону. Это ли мщение? Нет, мщение видит одно - своего врага, и готово вместе с ним броситься в бездну, погубить врага хотя бы ценой собственной погибели. Слова Мазепы, что "русскому царю поздно мириться", могут быть приняты не за что иное, как за хвастовство отчаяния. Петр был совсем не такой человек, который удостоил бы Мазепу чести видеть в нем своего врага и решился бы, даже ради спасения своего царства, мириться с ним: он видел в Мазепе не более, как возмутившегося своего подданного, изменника. Мазепа этого не мог не знать к своему несчастью: он был человек ума тонкого и хитрого". [Белинский. Сочин., т. 8].